 |
|
|
|
МОЯ ВОЙНА Николай Николаевич Каменский после войны окончил Институт внешней торговли Министерства внешней торговли СССР, работал в советском торговом представительстве в Бельгии. В последние годы все отчетливее проявляется тенденция: вспоминают не только одни героические эпизоды Великой Отечественной войны. Вспоминают и ее обычную, будничную, а порой, и совсем "не героическую" сторону. Ведь на войне, как, впрочем, и в жизни, встречалось всякое... ...Могут возразить, что такое "приземление" не служит целям воспитания. Но правда - во всем ее объеме - все-таки ценнее. Патриотического начала она, во всяком случае, нисколько не умаляет. А потому призываем еще здравствующих фронтовиков написать воспоминания о "своей" войне. Пока все не забылось окончательно: ведь никаких записей мы в 1941-1945 гг. не вели (на фронте вести личные дневники строго запрещалось). Поворошим прошлое. И призадумаемся... * * * В июле 1941 г. я, семнадцатилетний мальчишка, явился в райвоенкомат. Меня направили в школу младших командиров, где готовили радистов. Завершив подготовку по сжатой в два месяца программе, наша группа выехала в действующую армию. Сказали, что оружие получим там. Но уже по пути на фронт нас, безоружных, обстреляла вражеская авиация. Я не придумал ничего лучшего, как лечь на шпалы под железнодорожный вагон. Это было мое первое, если его можно так назвать, боевое крещение... Наконец, мы добрались до части, куда нас командировали. Это был 513-й отдельный радиоразведывательный дивизион особого назначения Ставки Верховного главнокомандования (ОРД ОСНАЗ СВГК). Внушительное наименование! И означало оно, что я оказался не в обычной в/ч. Поэтому "моя" война была не такой, какой ее обычно принято изображать. Дивизион представлял собою довольно компактную боевую единицу на колесах. В его задачу входило выдвигать к передовой линии траншей пеленгаторы, которые с разных точек засекали немецкие радиостанции и сообщали об этом на наш узел связи. Офицер скрещивал на карте лучи-пеленги. Так устанавливалось местонахождение радиостанции, а значит, и штаба противника. Я попал на узел связи. В периоды, когда не могла действовать авиационная разведка и не было пленных, сведения, добываемые ОРД, были, по существу, единственной информацией о вражеских войсках. И хотя германские штабы часто меняли расположение приданных им радиостанций, а те, в свою очередь, переходили на другие волны, мы научились их разыскивать и распознавать. Их выдавал в кишащем "морзянкой" эфире звучный, ровный не "плавающий" тон хороших передатчиков и аккуратный "почерк" работы немецких радиотелеграфистов. Во время бессонных дежурств приходилось натыкаться и на "чужие голоса", вещавшие на русском (радио наших английских союзников слушать тоже запрещалось). Услышанное я сопоставлял с запоздалой информацией нашего политрука, пытаясь установить истину. Она оказывалась обычно где-то посередине. И я не сообщал ее никому: не хотелось отвлекать представителя особого отдела НКВД ("особиста") от его прямой обязанности - поединка с абвером. Кадровый чекист, он, когда подошла моя очередь, вызвал меня на собеседование. Едва его вопросы коснулись моих родителей и родителей моих родителей, я ощутил себя словно на минном поле. Я был непролетарского происхождения, из репрессированных дворян, и скрывал это. Конечно, отвечал, что мои близкие - "из служащих", сам притворился человеком без особых запросов. После этого наш политрук предложил мне вдруг вступить в партию. Конечно, следовало бы возгордиться честью "быть в рядах". Вместо этого меня охватило беспокойство. Поблагодарив за оказанное доверие, я уклонился от предложения, сославшись на то, что не чувствую себя готовым. Это было правдой. Я и в самом деле искренне недоумевал: зачем партии победившего пролетариата понадобилась моя персона? Передо мной иногда вставал вопрос - с кем я? Для фашистов, если бы взяли в плен, я был "русской свиньей", "недочеловеком". Для большевиков - "из недобитых", "затаившийся белый" - если бы узнали. Надо было выбирать... ...Позднее я прочел у Монтескье, что деспот управляет рабами, а тиран - врагами. Но тогда инстинктивно, на уровне подсознания я выбрал деспота... ...Я считал, что воюю вовсе не за "дело партии". Да и не выдвигался во время той праведной войны такой лозунг. Куда ближе были слова "За Родину, за Сталина!" Теперь, через много лет, думаю, что тогда подсознательно работала вековая формула: "За Веру, Царя и Отечество". Отечество я за своей спиной ощущал. Да и война же названа была Отечественной. Имелся у нас и царь. Правда, из самоназначенцев, не славянин и не дворянин. Но - уж какой есть. Неугасшее имперское сознание требовало такой фигуры. Ну, а вера была тоже - что устоит народ от онемечивания, от иноземца. Война объединила нас всех как общее бедствие. Мы знали, что хоть и уступили противнику территорию, но никогда не будет покорен сам народ, не будет подавлен русский дух. Все это обеспечивало душевную устойчивость и питало терпение. А терпение требовалось и в повседневном, в том числе и фронтовом быту, который был не слишком комфортным. Например, выдавался табак, но были перебои с бумагой для самокруток (я уже курил). Спички считались роскошью. Мы прикуривали от аккумуляторов. Питание было однообразным и скудным. Самым нелюбимым блюдом считалась недоваренная каша из перловой крупы, которую мы называли "шрапнелью". Настроение поддерживала водка (ваш покорный слуга уже стал ее употреблять): сто граммов, которые выдавались нам в кружку перед обедом и только зимой. Обувью служили ботинки с обмотками. Сапоги, папиросы, сливочное масло, печенье, какие-то копчености получали только офицеры. Впрочем, и они, и мы умывались из той же кружечки. Запомнилась необычная баня, которую привезла специальная команда: в просторной палатке, установленной прямо на снегу, нас встретило забытое удовольствие - горячий душ. Снег под ногами таял от пара, обнажая траву, мягкую, как ковер. И хотя белье мы натянули на себя сырое (оно досыхало на теле), никто из нас не заболел. Наш дивизион сначала пересылал сведения в разведотдел штаба Крымского фронта (1941 г.). К чему я и приступил, обучаясь новому делу на ходу. Затем была оставлена Керчь, и ОРД оказался на Северо-Кавказском фронте. А когда его возглавил "сам" Буденный (1942 г.), отступление перешло в беспорядочное бегство, несмотря на грозный приказ "Ни шагу назад!" Под обстрелом и бомбежками мы оставили Армавир. Оттуда выходили из окружения до самых перевалов Главного Кавказского хребта. Здесь мы очутились в расположении Черноморской группы войск Закавказского фронта (1943 г.). Штаб этого нового фронта регулярно получал от нас сведения о передвижениях находящейся по ту сторону хребта группы немецких армий "Дон". За участие в этой операции весь личный состав части отметили медалью "За оборону Кавказа". Для меня эта скромная награда - дорогая память о родном для меня Кавказе (родился я в 1923 г. в Тифлисе, там и учился), к тому же - первая. Но вернемся к боевому пути ОРД. После Сталинграда немецкие части отошли от предгорий, и мы нагнали их уже за Кубанью. Затем был 3-й Украинский фронт. В июне 1944 г. несколько человек, в том числе и я, за активное участие в освобождении города Николаева были награждены медалью "За отвагу". А когда войска этого фронта повернули на Крым, нас переподчинили другому, 4-му Украинскому фронту, который шел дальше на запад, очищая от оккупантов юг Украины - города Мариуполь, Мелитополь, Херсон и, наконец, Одессу. В этот период группе радистов был вручен значок "Отличный связист". Он отмечал не только бесперебойную работу без выходных и отпусков, но являлся признанием моих умений и навыков: я передавал и принимал со скоростью не ниже 120 букв в минуту. На что еще мог претендовать молодой солдат - "пахарь войны", хоть и получивший звание старшего сержанта (у меня не было подчиненных, воинское звание, скорее, лишь подтверждало профессиональную квалификацию)... На наш дивизион обратили внимание: где-то на самом верху, в Ставке, приняли решение перебросить нас с южного направления (мы стояли уже перед Румынией) на западное. Переброска из Одессы под Варшаву осуществлялась через Москву. После того как немцев изгнали из Польши, всем солдатам, сержантам и офицерам ОРД дали медаль "За освобождение Варшавы". Сами же поляки, как мы видели, отнеслись к этому освобождению сдержанно: сильны были антирусские настроения и опасения, что освободители забудут, что они только в гостях, а не у себя дома... Между тем дивизион безостановочно следовал дальше - мы оказались в Восточной Пруссии, в полосе главного удара войск 2-го Белорусского фронта. Под Кенигсбергом 25 марта 1945 г. подверглись обстрелу вырывавшейся из окружения группы противника... От толчка отяжелела левая рука. Взглянул на ладонь - по ней потекли из рукава струйки крови. Я сначала не понял, куда это в меня угодило. Оказалось, что ранен в левую часть грудной клетки, чуть повыше сердца. Отправили в медсанбат, чтобы после перевязки вернуться к своим. Но оттуда не выпустили - огнестрельное ранение было расценено как тяжелое - и повезли в далекий тыл, в Новосибирск. И это за 44 дня до окончания войны! Обидно... ...В новосибирском госпитале встретил первый День Победы. Смотреть из окна на гуляющую толпу, прожектора и фейерверк было и весело, и досадно. Люди праздновали окончание войны в основном без своих спасителей. Нам, так называемым ранбольным, покидать лечебное заведение запрещалось. Для большей надежности отобрали всю одежду, оставив только в белье... ...По возвращении в строй я получил предложение поступить в офицерское училище, для которого у меня нашли все необходимые данные: имел боевой опыт, окончил десятилетку (в армии тогда - редкость) и к тому же всего 22 года. В семье Каменских испокон веку чтили воинскую профессию, личным вкладом крепили ратную силу Отечества. Сам я уважал дисциплину в себе и в других. Но, к сожалению, не последовал семейной традиции. Свой долг на данном этапе я считал выполненным, хотелось вернуться на "гражданку", получить высшее образование. Так я расстался с армией навсегда... |
|
|
|
AlexeiRus